«Театры бывают очень разные», – успеваешь подумать между репликой Ветра («ф ф ффф ф фффф т т») и репликой Звезды («Цке, цке, пш, цке, птщ, птщ»). Театровед и режиссер Вадим Максимов в каждой новой постановке сохраняет специфический стиль, но ни разу не повторяется. Сколько бы ты себя морально и интеллектуально не готовил к восприятию работ его Театральной лаборатории, всё равно споткнешься о нечто неожиданное. А если пытаться пробираться осторожными шажками, то осознание ужаса прилетит прямо в ухо. Но шутки эти лишь для того, чтобы снять напряжение и перейти к конструктивным размышлениям. Спектакли по знаковым произведениям модернисткой драматургии в лаборатории Вадима Максимова требуют всегда рационального подхода. Ведь даже случайный зритель поймет, насколько любопытное в театральное событие свершается перед ним. Особенно, если заглянет в программку.
А там рассказано, как после Первой мировой войны в одном из театров Цюриха зазвучал новый язык – понятный всем, как надеялись авторы. Поэт и драматург Хуго Балль с товарищами представил вариант «Krippenspiel», шокирующе следующий библейскому канону модернистскими художественными средствами. «Шумовой концерт», построенный на дадаистских репликах, с другой стороны, мог бы и навести на мысль об обрядовости и христианских таинствах. Впрочем, это уже область догадок под впечатлением от версии Театральной лаборатории.
Спектакль Максимова в какой-то мере эксперимент исследователя, театроведа. Если не реконструкция представления 1916 года, то попытка сценически опробовать теоретические положения эпохи модернизма. В тоже время, «Рождественское действо» — современный художественный акт, приобщающей зрителя к вариативности театральных систем, отображение действительности наших дней. Обаяние интеллектуальной искренности, с сознательной наивностью использующей новые технические приспособления, влечет к пробуждению личной памяти о древних символах, описывающих мироздание. Так, Звезда облачена в балахон с голубыми светодиодами, но большинство образов подаются опрощено, в эстетике «бедного театра» (над костюмами работали Наталья Аверьянова, Екатерина Ткачева, Татьяна Цветкова). Сочетание бытовых вещей (солома, уздечка) и гротескных, фантазийных находок (вздыбленный рыжий парик на Звезде, люди-животные) дают ощущение народного театра, архаического вертепного действа. Исполнители Павел Луговской, Екатерина Булатова, Мария Дробинцева не спеша переходят к игре то с одним, то с другим персонажем, будто совершая ритуальные пассы.
Брюитистский язык – звукоподражание голосам животных, предметов и природных явлений, иностранной речи, молитвословию, кажется, усложняет спектакль. При этом, продолжительные ритмические повторения, эксцентричная пластика с приблизительной хореографией оставляет пространство для иронии. В монотонном крике Осла время от времени прорывается оценка. Бормотание Волхов (Илья Баринов) не так уж загадочно. Тем более, что Мария (Оксана Свойская) жестами и взглядами определенно передает смущение от визитов, радость материнства. Французские приветствия Иосифа (Павел Луговской) с вульгаризированным произношением возникают в единой смысловой тональности, лишающей значения слова и оставляющей лишь ироничное выражение бытовой ситуации – простой пастух пытается быть вежливым с загадочными и властными Волхвами из дальних стран.
Финалом пьесы и спектакля является пророчество о распятии. На глазах у зрителей сооружается крест, а крик родовых мук Марии (начинающий спектакль) рифмуется криком смертельной боли. Трагическое мироощущение выглядит неуместным по отношению к рождественским сказочным традициям, прославляющим радость, а зачастую – умиление. Но в том-то и значимость этого художественного явления, что оно последовательно и уверенно снимает налет шаблона, возвращая в исконное библейское пространство.
Кроме текста Балля, Максимову потребовались еще фрагменты. В едином порыве литании не раз персонажи хором произносят латинские тропы Туотилона Санкт-Галленского, повторенные на русском. Средневековая книжная культура, вписанная в модернистский контекст, вдохновленный в свою очередь народным мифологическим сознанием – затейливая и органичная структура.
Поле смыслов стремительно сокращается до конкретных и точных выражений, когда воспринимающая сторона сможет атрибутировать персонажа или соотнести происходящее с той или иной известной ему сценой Писания. Понимая, узнавая, принимая правила игры, зритель становится посвященным и в то же время возвращенным к очень широким и знакомым понятиям, «проблемам понимания и принятия, терпения и терпимости», — подтверждает аннотация.
Заставляя зрителя думать, формировать свое отношение к наблюдаемым средствам и приемам, спектакль сбивает пафос с самого представления о театре. Безыскусность и непосредственность оформительского и актерского исполнения маскирует глубокую профессиональную работу над самой сущностью театрального искусства. А она требует повышенной концентрации телесного мастерства, нонконформизма, отторгнутости жизненных соответствий ради универсальной цельности, самовоспроизводимости системы. В труппе лаборатории собрались люди из разных театральных школ и форм искусства, увлеченные наследием модернистской эпохи. Воплощая все его странности, тяготы, откровения, они вновь и вновь возвращают к мысли: «Театры бывают очень разными».
Сергей Козлов
Театральный мир. 2014. № 2.
Добавить комментарий